Приключения юной прекрасной маркизы – или Танечка по уши во ржи грехопаденческих порывов. Акт 3-й.

АКТ ТРЕТИЙ
“Об искомых пряниках
среди горечи и смуты”
После свершившегося акта подобно скоротечной, но в то же время страстной бури между одним юным дарованием и уже возрастной мудростью упомянутые в сией строчке особи условились завести между собой те приятные и дружеские взаимоотношения, которые позволили бы их одиноким сердцам наполняться цветами и музыкой подобно пустым глиняным кувшинам. Да, у Танечки с Виктором Александровичем была назначена тайная встреча: послезавтра, ближе к восьми часам вечера – в любимую пора всяких пылких и жадных к всевозможным влечениям душ, вопиющим в чаще человеческого безразличия, когда летнее солнце, склонившееся бочком, уходило за горизонт позеленевшей от людских лжетрактовок смысла бытия Божественного земли дабы торжественно предоставить пылким телам возможность предаваться ощущениям отстраненности и самоотвода от скучности проживания так похожих друг на друга инструкций, предписанных кем-то свыше с подножий государевых покоев с той лишь целью, чтобы превратить беззащитные и хрупкие сотворенья Природы в послушных и примитивных биороботов.
С речушки Танечка вернулась несколько поздно, размышляя об искренности чувств и намерений Виктора Александровича, экий, как послушный теленок, легко поддался на татьянино дерзновенье прикоснуться своими пухленькими, еще не видавшим даже мальчишеского поцелуя, губками к сокровенному кладезю происхожденья рода человеческого. Этому переходу за горизонт телесных ощущений могло бы быть простое научное объяснение, ежели бы не та легкость и быстрота, с которой возрастной дядька, вкушавший в своей жизни не раз плод куста сладострастия, принял такое наивное и доброе, но и с тем же в экой плоскости эгоистичное девичье предложение. Сие было бессознательным, но истинным любопытством мужчины – подобно любопытству ребенка забило его разум всемогущей природной премисой всего за три минутки молчаливых гляделок между светлыми зеньками юного тельца, требующего сексуального развратства, и серыми вперемешку с усталостью от жизни и покорного принятия всех тех повеливательских, исходящих из высоких кабинетов инструкций и правил глазами взрослого могущества. Мыслей, которых бы можно было как-то трансформировать в текстовую али устную речь, у Виктора Александровича после той сокровенной танечкиной фразы не проглядывались даже в самый мощный телескоп. Ответное желание, которое где-то глубоко, за семью дверями и пятьюдесятью шкатулками, прячется внутри души человеческой, наконец, привело телеса к страстной стыковке двух метафизических, вращающихся по орбите звериной ведомости, кораблей.
Сев на кухонный стульчик, будучи все так же в слегка обтягивающей бархатную молодую плоть красном купальничке, Танечка вспоминала то чудное мгновенье, когда ее новоиспеченный речной знакомый соизволил влить в ее доселе не видавшего мужского полового члена уста ту самую искомую соль земли. Мимолетом Татьяна улыбнулась – ей и вправду понравился соленоватый вкус зыбкой спермы Виктора Александровича. Он так заботливо обошелся с юной девицей, не отведавшей ото преисполненья глубинных преисполнений даже малейшего завтрака. Хотя и возрастной друг не предупредил Танечку о своем скором извержении Везувия, она, отнесшись с самым искренним пониманием к столь неожиданному для себя и сравнительно быстрому lа finаlе, с удовольствием гурмана, массируя язычком каждый переливчик и каждую капельку белого семенного нектара, медленно поглощала сей Божий дар с таким наслажденьем и пиететом, да так, что, казалось, ее угостили самим Запретным плодом… Она хотела еще. Ей было так катастрофически мало жизнеутверждающего семени, предоставленного ей самим небесным ангелом просто на язычок. Сосочка Танечка видев, что пропускала пару капелек мимо своего манящего на всякие непотребства ротика, даже мимолетными мгновеньицами подумывала о том, чтобы подбирать их… слизывать красноватеньким язычком прямо с земли. И лишь нормы тех приличий и предписаний, заложенных где-то далеко в дебрях девичьего головного мозга, не позволили совершить столь смелое, но порочащее ее выхолощенное современным миром самолюбие, деяние… Впрочем, это заставляло ее грезить о воплощении в реальность еще более промискуитетных действий. В то время, как всякая замшелая и гнусная проститутка или скучный синий чулок теряет интерес к своему закоренелому, привычному объекту «вожделения», среди истинных муз растет страстное желание к познанию людуса и нимфоманству, среди истинных муз выделяются настоящие героини, которые – несмотря на безобразную обстановку, несмотря на отупляющее каторжное влачевание среди общества победившего рынка – находят в себе столько характера и силы воли, чтобы сосать, сосать и еще раз сосать и вырабатывать из себя сознательных членососок, «рабочие спермоприемники». Таковым было ее истинное желание, отныне служившее ей по жизни Красным знаменем и, кажется, предначертанием, данным на уровне геннов и клеток.
Впрочем, Танечка подумывала не только лишь о сиих техниках разминки скул и лицевых мышц. В девичьей головушке завертелись мысли о ее собственной невинности, которую она хранила по глупости и, весьма вероятно, ввиду своей бывалой робости, бывшей при ней за сотни километров от своего скрытого от миллионов глаз городских сумасшедших места. Но ее робость растаяла как снег после первых стойких весенних лучиков солнца сразу же после ее первого пробуждения на совершенно новом месте. Вот так. Как рукой сняло. И полилась, как говорится, вода горячая: она хотела вагинального секса… хотела и анального. Всего она хотела вкусить – и лишь звезды, накатившие после очередного, Творец знает какого по счету в истории планеты сией, заката, предначертывали ей многообещающую судьбу. Но и также из-за накатившего безумалку ночного времени суток приходило и отсутствие альтернативных действий по решению сией внезапно подоспевшей оказией, ибо ночью в, как оказалось, Богом забытом селе, вряд ли бы Танечка нашла кого-нибудь, кто бы ее утешил таковым образом, каковым она хотела.
Не унывая, осветленная при свете настольной лампы душечка Танечка, давно избавившись в ходе своих размышлений тесноватенького купальничка и оставшись лишь в том, что наградила ее Мать Природа, начала подумывать о своих творческих порывах. Сегодняшние события вдохновили ее на написание незаурядной картины. О чем в сей раз? Конечно же о том, ради чего Танечка фактически отказалась на период летних каникул от привычной и родной для нее городской социализации – о телесности. Она жаждала ее самых ярких проявлений настолько, что хотела изобразить ее посредством пластического инструментария. И, хотя она и не взяла с собой принадлежности для масляной живописи, при ней были простые черные карандаши, парочку листов бумаги и ее исключительно умение в графику.
Левой ручкой Танечка потянулась за лежащим на полке листком, правой – за карандашиком. Заботливо уложив их на письменный стол, пошлая художница начала подумывать о сюжете картины. Первыми образами, нахлынувшими в ее сознание, были молодые парень и девушка… Эврика! Девичий кулачок, сжимая карандашик, заерзал по листку… Худощавенький паренек, простой студент, в какой-то степени застенчивый и ведомый своими внутренними комплексами, внушаемых ему, кажется, с первой капельки материнского молока, приходит в квартире к девушке – тоже студентке, и более сего факта – его одногруппнице. Девка сия, фигуристая, распутная и сияющая словно новогодняя елка, шепчет на ушко что-то сокровенное, приятное, но в той же степени дикое и смущающее. Это заставляет стесняшку-парня несколько ужиматься и краснеть, выдать смущенную гримасу и занять несколько сгорбленную позу… А пакостливая девица все продолжает измываться. Иным своим заветным делом по праву она считает расстегнуть безо всякого спросу ширинку штанов несмелого мальчишки… коснуться через ткань трусов его заветного бугорка ладошкой… и, избавившись от последней преграды, стянуть его, то самое мальчишеское нижнее белье, пониже, дабы, оголив несколько не ожидавшего такого резкого поворота судьбы половой член, сжать вокруг ствола нежную девичью ручку и начать сей орган сексуального жречества нежненько-принежненько надрачивать, начиная снимать с парня чары застенчивость, но в сей же момент околдовывая иными…
Обнаженная Танечка, закончив последние штрихи сей прелюдии, перевернула листочек. Эта зарисовка, хоть и ей показалась любопытной, но она отнюдь не была самодостаточной. Явно требовалось продолжение Из-под нежного кулачка вновь раздались звуки пишущего карандаша….
В сей раз роли несколько переменились, ибо теперь в роли уязвленного героя изобразительного произведения явно выступала девушка, лежащая подле дивана, на самом полу… Ее лицо, будто сирена, передавало такой спектр эмоций, который можно было бы описать двумя, словно подсознательные взрывы, словами: уеденное сладострастие… С задранной голой попкой, лишившейся самым дерзновенным образом былого слоя одежки, гримасу девушки украшали заплаканные прищурившиеся глазки, испускающие тонки линии туши. Открытый самым широченным образом вопяще-стонущий девичий рот также служил ярким символом того злодеяния, которое творилось с подачи несчастной. А виной сему акту лицезрения – этот самый мальчика, экий достиг самого высшего пика возбужденья. Его вызвала не столько сама девица своими бесцеременными лапаниями, сколько внутренний спящий зверь: желанием доказать и опровергнуть все насмешки о своей робости и безынициативности. У него больше выбора – он должен был войти в ее манящую всеми возможными складками пещерку самым жестоким образом… В момент зажатое девичье телесо ощутило всю мужскую мощь и силу в своей помокревшей как от соков, так от пота вагине. Он просто накинулся на нее и повалил ее на пол… задрал штаны и буквально сорвал с нее трусики… в самое резвенное мгновенье он проник в нее, не церемонясь, протаранив все на своем пути, а порывистые и синхронные, словно парный танец, движенья бедер – как мальчишеских, так и девических – представляли собой