ярости. Только БОЛЬ.
«Хотя не надо. В этом, уже нет смысла. Прощай.»
Он разжал кулак, и на грязный асфальт, звякнув, соскользнуло обручальное кольцо. Сверкнув тусклым золотом, оно скатилось с бордюра, и навсегда сгинуло за прутьями решетки водостока, в бескрайних глубинах, московской канализации.
Плечи Гоши опустились, он развернулся и пошел прочь. Его какая-то, горбленная фигура, медленно удалялась.
Миша облегченно вздохнул, бить не будут.
Вера смотрела вслед уходящему мужу. Мужу? Теперь уже, бывшему мужу.
До нее начало доходить, что Гоша, ее Гоша, уходит навсегда. Картинки замелькали калейдоскопом, перед глазами.
Вот они, совсем молодые, бегут разбрызгивая лужи, укрываясь гошиной курткой, от теплого летнего дождя. И спрятавшись под подъездным козырьком, целуются под осуждающее ворчание и одобрительные взгляды, местных старушек. И дед с клюкой, главный в этом старушечьем царстве, показывает Гоше, оттопыренный большой палец. И бабулька, подморгнувшая ей.
Вот Данька, сидит за столом, и мусоля во рту карандаш, размышляет, а что бы такого нарисовать. А Гоша сидит на диване, и смотрит какой то дурацкий, криминальный сериал. И она, Вера забравшись с ногами на диван, ныряет к нему под мышку, прижимаясь к теплому боку, укрывшись его рукой, кладет голову ему на грудь. И становиться, так спокойно. Хорошо. Надежно.
Кадры их жизни мелькали перед ней, уходя в прошлое навсегда.
Да, будут другие, будут новые отношения, жизнь на этом не кончится, но Гоши, не будет. Ее Гоши, не будет. Не ее, Гоша.
Ноги подкосились. Стройная женщина в светлом плаще, сидела боком на грязном асфальте. Она закрыла лицо руками.
И тоскливый бабий вой, ножом вспоров привычный, монотонный гул мегаполиса, рванулся к серому низкому, осеннему небу.