Хейстак Вилледж. Глава 4: Женщина массового поражения. Часть 4

сиу отправился к предкам. Что до последнего, шестого, он выбрался из ямы и бросился наутек, в темноту. Как я понимаю, команчи позволили ему это сделать, и вот для чего. Павлин кинул Беатрис один из наших револьверов, не помню, чей. Она поймала его на лету, развернулась и выстрелила вслед убегающему. В темноту, Калеб! Стоит ли говорить, что она даже не целилась? И тем не менее, через минуту этого сиу притащили назад, с дыркой в затылке. Вот такая вот выдалась демонстрация, такая, что у нас челюсти чуть не поотпадали.
Как все закончилось, толпа начала расходиться, оживленно болтая. Еще б, такая потеха была! Но если ты подумал, что странности закончились, то сильно ошибся. Пока наша худорбинушка с горем пополам, без посторонней помощи вылезала из ямы, Павлин заявил, мол, это была демонстрация силы, а сейчас будет демонстрация абсолютной покорности. Ох, не понравилось мне тогда, как это прозвучало. И не зря. Взяв из раболепно протянутого ею оружия только револьвер, он коротко и лаконично бросил: «Ноготь». И прежде, чем мы успели хоть что-нибудь понять, она загнала острие ножика себе под ноготь безымянного пальца и выдрала его с мясом. Эй, эй, Калеб, не стискивай так бутылку! Она того и гляди лопнет, поранишься же! Вот... В общем, плохо сдерживая рыдания и дрожь от боли, она, однако, торжественно вручила этому маньяку и ноготь, и нож. Потом ей опять нацепили «поводок» и, спотыкающуюся, увели прочь. Вероятно, обратно в ее яму. Брр, как вспомню, аж дрожь пробирает...
И вот тут-то мы подходим к главному: Павлин наконец озвучил условия сделки. Мы получаем эту... Черт, как же он ее назвал? Не помню, но как-то предельно унизительно и вульгарно. Так вот, мы получаем Беатрис, всю такую расчудесную, смертоносную и преданную, как собачка, а взамен даем... Крепко сидишь? Взамен даем сотню ружей и патроны к ним. Гребаную сотню! Зачем? Для войны с враждебным племенем сиу, как нам сказали. А зачем вам, спрашиваем, сотня ружей, если у вас есть управляемая машина смерти? Его ответ прояснил отвратительное отношение местных к Беатрис. «В ней живет злой дух», говорит, «так сказали наши шаманы. Нам не нужен злой дух. Мы отдадим его вам, бледнолицым». Ну, мы, бледнолицые, по его словам, все равно не шибко суеверные. Что есть, то есть. Нам дали время подумать до утра и отправили спать. Каждому даже личный вигвам достался.
Не знаю, как там дела были у остальных, а мне не спалось. Уж больно насыщенный денек выдался. И эта сделка... Во-первых, сотня ружей. Где мы, едрить-колотить, их столько достанем?! Во-вторых, нам ведь, по факту, предлагали купить рабыню. А что мы вообще будем с ней делать? Выставлять на боях без правил? Грабить вместе с ней банки? Еще один способ, уж извини, ее «применения» нам поспешили подкинуть. Точнее, мне. Сложно описать ту оторопь, что взяла меня, когда посреди ночи ко мне в вигвам наведалась Беатрис. У нее была лампадка с жиром, так что света хватало. И знаешь, ее вид немного улучшился, в основном за счет того, что ее основательно прополоскали в каком-то речушке или вроде того. Вонючий мешок заменили на длинную рубаху из шкур. Еще заметил, что безымянный палец был замотан лоскутами ткани. Так, с описанием закончил. Теперь о причине визита... Хотя знаешь, думаю, это тебе точно не захочется слушать. Что? Серьезно? Ну, как знаешь. В общем, она, сидя на коленях и опустив голову, сказала, что «хозяин прислал ее в качестве подношения». Как я понял, с целью убедить в привлекательности сделки. Да, она назвала того Павлина «Хозяином». И, кстати, это были ее первые слова за весь вечер. Ну, я, как-никак, не маленький мальчик, сразу смекнул, о каком «подношении» идет речь. Да только вот, хоть елдень моя и выражала согласие, самому мне было как-то неловко. Думал, если воспользуюсь бедственным положением этой несчастной женщины, то сам себя мудаком считать буду. Начал, значит, мягко отказываться, лепить всяческие идиотские отмазки, и вообще, мол, не я тут начальник. Но она настаивала, что Хозяин отправил ее именно ко мне, и если я ее просто выпровожу за дверь (ну или как там в вигвамах эта хрень называется), то ей будет очень-очень плохо. Была у меня мыслишка, что хитрожопый индеец заметил, с какой жалостью я смотрел на нее, и поэтому решил, что меня убедить будет легче всего. Ну, что ж, возможно, он оказался прав. Возможно, если бы она тогда посетила кого другого, ее бы сейчас здесь не было. И тебя, соответственно, тоже. Кто знает, Калеб, быть может, именно мой член проложил путь к твоей свободе. Ай! Не дерись! Это всего лишь невинная шутка. Ну ты и злюка.
В общем, стало ясно, что от моих капризов будет больше вреда, чем пользы. И... я занялся с ней сексом. Но делал это с исключительно благородными намерениями! Как рыцарь, спасающий принцессу из башни, только несколько нетрадиционным путем. Ладно, ладно, завязываю с шутками. Так вот, когда Беатрис поняла, что я принимаю это... «подношение», то не могла скрыть облегчения. Уж боюсь представить, что ей грозило. Без всяких предисловий и тягомотины со своей стороны она сходу стянула рубаху через голову. Под ней, как ты можешь догадаться, ничего не было. Вот она перед тобой оголялась, Калеб. Небось, аппетитные формы у нее, сочные, что называется? Тогда мне подумалось, что ее должно сдувать любым порывом ветра, такая она была худющая. Но, тем не менее, признаю, в паху у меня засвербило. А она знай себе не теряет времени даром: стащила с меня штаны и давай там ртом наяривать. Мне оставалось расслабиться и получать удовольствие. Да что там, я на время забыл, зачем вообще эта девушка отдается мне. Ее язык творил чудеса. За этот короткий аперитивчик она заткнула за пояс всех проституток, которых я снимал за свою жизнь. Хм-м, какой-то сомнительный комплимент вышел... Ну, да ладно.
Инициативу я полностью отдал ей. Решил, что она лучше знает, что нужно ей, что нужно мне, что нужно нам. В итоге она «выдоила» меня, проглотила все до последней капли. И знаешь, что? У меня опять стоял.Вот уж действительно умелица. Тогда Беатрис подставила мне свою другую сторону: развернулась на сто восемьдесят, встала на четвереньки и прогнула спину. Ты только не бей меня за такое сравнение, но в этой позе она походила на суку, готовую к случке. Для Беатрис тогда тот процесс не был сексом, как его понимаем ты, я и другие нормальные люди, то есть, как что-то, приятное для обеих сторон. Для нее это было просто спаривание. Я, конечно, был не лучше. Если провести параллель, кабель кабелем. Набросился на нее, как оголтелый, загнал по самое не балуй. А она, оказалось, уже мокрая где надо была, так что все пошло как по маслу. На что еще обратил внимание: любая салунная шлюха, пока ты ее трахаешь, будет охать, ахать и стенать, и, как правило, крайне неубедительно. Эта же, хоть и дергалась под моими толчками, старательно пыталась не издавать лишних звуков. Наверное, индейцы так ее выдрессировали — быть тихой, как мышь. Только сдавленно пискнула, когда я, нехороший человек, решил помять ее болтающиеся груди. Не удержался, так в руки и просились. Думаю, ей и самой понравилось. Но в конечном итоге, увы, она осталась неудовлетворенной, за что мне стыд и позор. А я вскоре опять кончил, спустил все в нее. По крайней мере, так у этого красножопого урода не было б сомнений в том, что Беатрис все исполнила в точности. Мог хоть на язык попробовать, мудило. На том наши игрища и закончились. Пока я раздумывал, как лаконичней всего завершить это ночное рандеву, меня заставил подпрыгнуть неожиданный звук. Как думаешь, Калеб, что это было? Грянул гром? Напали сиу? Я пукнул? Нет. Это пронзительно заурчал желудок Беатрис, к слову, все еще стоящей раком. Мне сразу вспомнились те объедки, что валялись на дне ее ямы. Ими собаку-то едва ли можно было накормить. И я понял, что должен сделать. Усадил ее на лежанку, надел на нее рубаху, потому как ночка была студеной, и ушел, сказав подождать немного. Должен сказать, я немного очковал, ведь собирался самовольно прогуляться через индейский лагерь, а это могло выглядеть подозрительно. И, как назло, по дороге наткнулся на нескольких индейцев, сразу же насторожившихся. Правда, увидев мою дурацкую пантомиму — а я начал показывать пальцем на открытый рот и поглаживать живот, изображая голод — чего-то рассмеялись и ушли, потеряв ко мне всякий интерес. Тоже мне, весельчаки...
В общем, я пришел к ближайшему кострищу, и, о чудо, на вертеле еще оставалось немного оленя. Я отхватил солидный шмат из самого вкусного места, положил на краюху забытой кем-то кукурузной лепешки и пошел назад в свой вигвам. Можешь смеяться, но твой друг-дурак чуть было не заблудился, спасибо врожденному топографическому кретинизму. А еще жуть как хотелось умять это мясо самому, такое оно было сочное, пряное, истекающее жиром... Мм... Нашел-таки свой шалаш. Захожу, а она сидит в той же позе, что я ее оставил. Как кукла, ей-богу. Правда, стоило ей увидеть исполинский бутерброд в моей руке, как глаза алчно заблестели, а желудок опять истошно заурчал. Я уверен, ни ты, ни я никогда не испытывали даже десятой части того голода, что мучил тогда Беатрис. Но... Она как сидела, так и осталась сидеть. Думаю, может, не поняла, что это я ей принес. Присел рядом и говорю, мол, угощайся. А она страдальчески так голову опускает и заявляет, что ей нельзя. «Да не бойся, никто не узнает», настаиваю я. И снова отказ. И вдруг до меня доходит. Она отказывается от еды не потому, что боится, а из-за самого факта запрета. «Приказ есть приказ», иначе говоря. Гребаные изверги... Однако я придумал простое, но эффективное решение проблемы. Можно сказать, нашел лазейку в этом идиотизме. Напустил на лицо глуповатое выражение и говорю: «Тебя прислали всячески угождать мне, правильно? Так вот, у меня просто каменный стояк от вида уплетающих за обе щеки барышень. Давай, потешь меня». Видел бы ты, Калеб, с каким изумлением она на меня смотрела. А потом засмеялась, очень тихо, хрипло, но так очаровательно и мило, что мне на глаза слезы счастья навернулись. Причин для смеха у нее в последнее время был явный недостаток, это уж точно. Она как будто заново