Хейстак Вилледж. Глава 4: Женщина массового поражения. Часть 2

лучше. Ну, так что, сама разденешься, или нам помочь? Я не прочь, да и мужики, думаю, тоже.
«Мужики» и впрямь были не прочь, это было видно по прущей из всех щелей умопомрачающей похоти. Особенно нетерпение отражалось на лице Олли, в силу возраста не искушенного женским вниманием. Рыжеволосый, веснушчатый, лопоухий, и в целом имеющий довольно глупый вид, парень лишь недавно справил семнадцатый день рождения. Смуглый коренастый мексиканец с пышными усами, тройкой золотых зубов и татуировкой Sаntа Мuеrtе на поросшей густым волосом груди, носивший звучное имя Луис Мануэль Освальдо Паскуаль Кабрера, выглядел более сдержанно и, как бы глупо это не звучало, добродушно. Они стояли по бокам от Беатрис, а Калеб чуть поодаль сзади, таким образом, отступив ее со всех сторон.
Однако женщина не выказала обеспокоенности. Обойдя взглядом всех по очереди, чуть дольше других задержавшись на своем «клиенте», она фыркнула, скрестила руки на груди, тряхнула головой, откидывая прядь с лица, и надменно воззрилась на шрамованного затейника.
— Попрошу попридержать в узде ваши либидо, уважаемые. Я могу понять страсть, что гложет вас всех спустя годы заточения при виде столь эффектной женщины. Человек — зверь по своей натуре, и инстинктами звериными он руководствуется. И быть может, опосля я смогу вам помочь и утолю эту жажду. Но... — Она, опираясь на колено Захарии, поднялась, обтрусила платье и сцепила ладони в замок возле груди в некоем театральном жесте. — Но сейчас мы должны посвятить себя куда более важному делу. Побегу! Как я уже говорила, я пришла сюда, чтобы освободить господина Везучего. Но сегодня мы все покинем эти мрачные стены! Все до единого. Разве вы этого не хотите? Разве свободолюбие, как и похоть, не заложено в самом нашем естестве?
Ее слушатели, по всей видимости, слабо прониклись подобной речью.
— Тетенька, ну что Вы все сказки рассказываете? Какой такой побег? — робко выступил паренек, в силу возраста называющий Беатрис «тетенькой». — Это ж, тетенька, крепость всамделишная. Отседа не убежишь. Тем боле сред бела дня. Тем боле, вокруг на мили чисто поле. Тем боле, Вы, тетенька, всего лишь... ну, тетенька. А про эту, ну, похоть Вы верно сказали. Давайте мы... ну, это самое...
— Погодь, Олли, обожди маленько, — вклинился в разговор Луис. В его глазах Беатрис ясно видела крупицу рациональности. — Предположим на минутку, sеnоritа, что мы верим, что тебе это под силу. Чисто гипотетически. Но что, если мы этого не хотим?
— Прошу прошения, что?
— Я говорю, мы можем этого не хотеть. Что, если нам осталось отбыть тут какие-то жалкие крохи, а этот побег все усугубит? Что, если мы всерьез раскаиваемся и принимаем заслуженное наказание? Что, если мы просто-напросто боимся такого рискового мероприятия?
— А что-либо из вышеперечисленного имеет хоть какое-то отношение к действительности? — холодно спросила женщина.
Мексиканец взглянул на приятелей. Все, как один, покачали головами, хоть и не понимали, к чему тот ведет.
— Нет, не имеет, сталбыть. Вiеn. Тогда не будем терять времени, правда? Давай же, sеnоritа, поведай нам свой план. Что мы должны делать?
Все замерли в ожидании ответа. Скепсис скепсисом, но любопытство брало свое. Неловко кашлянув в кулак, как бы понимая, как нелепо это прозвучит, Беатрис изрекла:
— Для начала, нам нужно дождаться возвращения надзирателей...
Сделав вид, что тщательно обдумал возможные варианты дальнейшего развития событий, Луис медленно протянул:
— Боюсь спросить: что будет дальше?
— А дальше мы просто пойдем напролом.
Какое-то время все хранили молчание. В наступившей тишине был слышен лишь свист ветра за зарешеченным окном и шорох подгоняемого им перекати-поля.больший интерес. Пышные юбки платья были весьма громоздки и увесисты, и невероятно неподатливы. Тяжелый бархат упрямо норовил скрыть то, что мужчины так жаждали увидеть, и раз за разом выскальзывал из вспотевших ладоней. Тогда Луис просто приподнял подол и скрылся под ним, оставив от себя лишь ноги ниже колен. Он напоминал фотографа, настраивающего под балдахином камеру. Лишь только его голова исчезла под слоями ткани, тело женщины вышло из состояния относительного покоя, в котором находилось доселе. Калеб от неожиданности отпрянул, когда мелкие остренькие зубки чуть было не сомкнулись на его языке. Он хотел выругаться, но увидел, что Беатрис не вполне владеет собой. Из нее начали вырываться сдавленные стоны. Дыхание стало сбивчивым, а грудь, на которой все еще находилась мужская ладонь, стала вздыматься на порядок чаще и аритмичнее. И... это ему показалось, или она стала горячее? Но самое интересное и волнующее происходило ниже. Таз Беатрис заходил из стороны в сторону, время от времени совершая особо резкие спазматические движения. Звонкий перестук каблучков о каменный пол свидетельствовал о том, что женщина безостановочно ерзает и переминается с ноги на ногу, безуспешно пытаясь унять причину этой дикой пляски. Помимо прочего, из-под юбок стали доноситься характерные влажные звуки, вульгарное чавканье и хлюпанье, и нагромождение ткани не способно было их заглушить. И в довершение, по обонянию ударил новый запах, резкий, пряный, дурманящий. Запах, за годы выветрившийся из памяти смрадом мрачных застенков, но сейчас запускающий в телах заключенных «проржавевшие» механизмы. Запах возбужденной женщины.
Желая лицезреть все воочию, Захария ухватил полу платья, резко задрал ее выше пояса, после чего всучил ее пареньку и велел держать в таком положении, чему тот был явно не рад, но противиться грозному бандиту, разумеется, не стал. Впрочем, ему все было прекрасно видно, и от увиденного он шумно сглотнул. Широко разведенные ножки в черных блестящих сапожках почти до колен, судорожно топчущиеся на месте. Узкие полоски белоснежной кожи между обувью и бельем. Не менее белоснежные роскошные панталончики, спущенные до середины бедер. И мексиканец, сидящий между этих ножек, придерживающий их обладательницу за ягодицы и уткнувшийся лицом ей в промежность, скрывая своей головой самое сокровенное.
Представшая картина заворожила всех, даже Калеб выглядывал из-за плеча своей «спасительницы», поглощая глазами каждый изгиб оголенного участка тела. Когда в его ухо с жарким дыханием вдруг влетело новое едва слышимое «верь мне», вымученное, казалось, из последних сил, он с плохо контролируемой злобой сдавил набухший сосок. Реакция оказалась, мягко говоря, бурной: Беатрис резко откинула голову на мужское плечо и надрывно захрипела, а из глаз у нее, и до того влажных, заструились слезы. И в тот же миг меж импульсивно сжавшихся бедер хлынула влага, стекая по лицу Луиса и капая на пол. После этого женщина обмякла, ноги перестали метаться и обессиленно подкосились, и она безвольно повисла в чужих руках. А Калеб серьезно задумался над перспективой получить ожог: Беатрис начинала закипать.
— Эй! Ты там что, хе-хе, захлебнулся? Да отлипни ты уже, наконец! — посмеиваясь, Захария за плечо оттащил мексиканца назад.
Луис, запыхавшийся, как после долгого бега, поднялся с пола. Его лицо и внутренние стороны ладоней были ненормально красными, но на это обратил внимание лишь один человек, да и то смолчал. На усах, губах, подбородке блестели серебристые капельки, несколько успело низвергнуться на макушку Госпожи Смерти, прежде чем Луис утерся рукавом. Те же капельки, но в куда большем количестве, покрывали бедра женщины и пах, алеющий заласканными срамными губами и лишенный последнего волоска.
— Видите вон то пятно на труселях? — спросил приятелей Луис, указывая пальцем. — Большое такое, вязкое. Так вот, оно там было до меня, чесслово. Понимаете, о чем я?
— Ага, понимаем. Только мне как-то без разницы. — Захария говорил, но не мог оторвать взгляд от заветной щелки. — Ты лучше скажи, что это за цирк был.
— Я как-то раз такое жене делал. Ей понравилось. Мне тоже, — пожал плечами мексиканец.
— Ага. Понравилось. Рад за тебя. В таком случае, моя очередь. Калеб, давай уложим ее, что ли. В ногах правды нет, хе-хе.
Калеб не возражал, более того, считал, что давно уже пора. На правой ладони он заметил несколько маленьких волдырей, но решил, что думать о них будет позже. Держа Беатрис за плечи, он медленно опустил ее и уложил спиной на пол, а сам уселся рядом. Она не противилась, не вырывалась, позволяя держать оба своих запястья одной рукой. Она лишь смотрела в глаза Калебу и беззвучно шевелила губами, как заклинание, повторяя одно и то же. Скрежетнув зубами, Калеб, не зная, чем еще досадить упрямой бабе, не без труда оголил ее правую грудь, которую тотчас сильно передавило кромкой корсета.
Меж тем, Захария не медля приступил к делу. Нужды придерживать юбки больше не было, поэтому он «предложил» пареньку пойти прогуляться, что тот, недовольно ворча, и сделал. Панталончики не позволяли развести ноги так, как того хотел мужчина. Недолго думая, он расшнуровал штаны, выудив давно стоящий член, потом ухватил Беатрис за сапожки и закинул их себе на плечи. Таз женщины в результате этого приподнялся на нужную высоту, и Захария, направив орган рукой, с хлюпом проскользнул в по-настоящему кипящие недра. Стенки влагалища натурально обжигали, но затменный разум этого просто не фиксировал.
Каждый был чем-то занят. Захария, уткнувшись носом прямо в пятно на висящем перед его лицом исподнем, грубо вонзался в исходящее влагой лоно, и от этих толчков Беатрис сотрясалась всем телом. Калеб, лишь для вида придерживая запястья женщины, решил поиграть языком с ее соском, однако сколько бы слюны он не оставлял на груди, она испарялась за считанные секунды. Луис стоял рядом с глиняным кувшином воды в руке, попивая из него, наблюдая и изредка почесывая вздыбившийся бугор на штанах. Олли же подобрал с пола позабытую сумочку и стал в ней копаться. Среди всего барахла его заинтересовал лишь темный дубовый футлярчик сантиметров тридцати в длину и около десяти в ширину. Открыв его, он обнаружил очень странного вида курительную трубку, тонкую, продолговатую и идеально прямую, с маленькой, с наперсток чашей, а также кисет с мельчайше порубленным табаком и спички. Неумело