Из цикла «В отцы годится» №11: Show Must Go On - читать порно рассказ онлайн бесплатно

медленно покачивалась с закрытыми глазами.
Трудно сказать, сколько длилось это священнодействие. Оно продолжилось в постели, где Гюнтер раздвинул ножки Лайли и долго общался с ее интимным уголком, обсматривая, ощупывая и обцеловывая каждый его миллиметр. Лайли тихонько скулила, не открывая глаз. Гюнтер и сам едва не всхлипывал от умиления, щекоча языком тугую ямку входа в ее тело. Потом подтянулся и лег сверху.
— Не бойся, — шептал он. — Мы сделаем это, когда ты будешь готова. Ты можешь сама сказать мне... Можно поцеловать тебя?
Лайли утвердительно мычала, и тот осторожно пробовал губами ее губы. С каждым касанием они раскрывались все шире, и Гюнтер влипал в них крепче, глубже, всасывая в себя терпко-сладкую влагу, пробиравшую до яиц. Язык его проник внутрь, коснулся языка Лайли, слепился с ним, губы срослись в пульсирующий ком... и вот уже она стонала и гнулась под ним, а он медленно тонул в горячей воронке, пружинящей под его членом.
— Все, я уже в тебе, моя девочка... и ты уже не девочка... мы с тобой сделали это, сделали... тебе не больно? — шептал он, распирая упругую плоть. — Я буду осторожно, очень осторожно... ты такая сладкая... аааа... — и стонал, чувствуя, что не может говорить, и нырял глубоко в губы Лайли, ловившие его поцелуи, и жарко обнимал всю ее, прижимал к себе, будто хотел склеиться с ней не только губами и гениталиями, но и кожей...
— Ыыыхр! Ы! Ы! — плакал он, разбрызгиваясь в ней искрами своего запретного радужного счастья, и намазывал Лайли на себя, как густой мед, и влипал в ней, как муха, и плавился в обжигающем сиропе ее тела...
Потом долго лежал на ней, отгоняя лишние мысли.
— Спасибо, — наконец сказал он и крепко поцеловал бедную Лайли. Она выгнулась, и Гюнтер ощутил, что он все еще в ней. — Я не прощу себе, что сделал это с тобой, но... спасибо.
— Все равно лучше вас этого никто бы не сделал, — хрипло отозвалась Лайли, и Гюнтер долго и благодарно целовал ей щеки и глаза. Потом сказал:
— Ты не кончила. В первый раз это редко бывает... хочешь? — и упоенно лизал и месил ее промежность, горькую от крови, и когда Лайли выкрутило в первом спазме, и она закричала, молотя бедрами кровать — он долго мучил ее, наполняя наслаждением распаленное тело, и потом не выдержал и снова вошел вглубь, изрыгая звериный рык, и вбивал, вбивал, вбивал туда кол своей похоти, глядя в изумленные глаза Лайли, пока не вылился и не выкричался в нее до капли...
***
— Я блефовал, — сказал он, когда отдышался.
Лайли лежала у него на груди, и он гладил ее, уткнувшись в щекотные локоны.
— М?
— Я трахнул тебя, но все равно не относился к тебе, как ко взрослой. Я сейчас трахнул маленькую девочку.
Лайли зарылась покрепче в подушку.
— Лепрекончик! — позвал он ее.
— А?
— Прошло столько лет. Ты теперь взрослая... и мы с тобой любовники. Я лишил тебя девственности... но я до сих пор не знаю ничего о твоей прошлой жизни. До меня. Я знаю, это тяжело... но может быть, сейчас, когда мы близки, как никогда еще не были...
— Прошлой жизни не было, — сказала Лайли. — Я родилась, когда вы нашли меня.
Гюнтер ничего не ответил. Он просто гладил Лайли — жадно, будто никак не мог насытиться токами ее тела, — и она сопела под его рукой.
Он не думал, что она заговорит, и уже слегка дремал, когда снова услышал ее голос:
— Вы правы. Это нужно рассказать сегодня. Итак... Жила-была одна девочка. Ее звали Лейла — так это имя звучит на ее родном языке. Она жила шесть лет до войны и семь в войну, и ей казалось, что война была всегда. Она любила петь. А еще в ней сидела куча осколков, которые не могли вытащить, потому что... не могли, и все. Ей было больно, и она привыкла к боли, как люди привыкают к звукам или запахам. А потом к ней пришли бандиты. В ее городе много таких ходило, потому что не было полиции, не было закона, и вообще ничего не было, даже еды. Бандиты сказали — «если вы отдадите нам все драгоценности — мы вас просто расстреляем, а если нет — зарежем, как баранов». Семь лет войны... взрослым не хотелось жить. И детям тоже. У бандитов только спросили имена, чтобы назвать их Богу на том свете. Ильяс Мамедов, Самир Гетоев... Девочка хорошо, очень хорошо запомнила эти имена. Очень хорошо... Ее не застрелили, как других, потому что она сказала бандитам, что они гандоны. Что они грязные прокладки старой шлюхи. Что они... Девочка много наслушалась разных слов в той войне, и все они пригодились. Бандиты не застрелили ее. Они сказали — «мы тебя нарежем, как ветчину» — взяли ее руку, и... И тогда девочка стала петь свою любимую песню — «Shоw Мust Gо Оn». Она пела... хотя вряд ли это можно было назвать пением. Она орала слова песни, раздирая горло... а потом был залп. Попало во двор, много людей посекло... Бандиты убежали. А девочка обмотала тряпкой то, что осталось от ее руки, и выползла из квартиры. Она много раз теряла сознание и плохо помнит, что и как...
Голос Лайли дрожал, срываясь на крик.
Гюнтер гладил ее, сцепив зубы. Потом не выдержал и набросился на Лайли, лихорадочно зацеловывая ее, подминая рыдающее тело, чтобы закатать его все в себя и схоронить внутри, в безопасности и тепле, и потом незаметно оказался снова в ней, и они ревели и терзали друг друга в этом бешеном сексе с болью вперемешку, пока не устали и не обмякли друг на друге, и не уплыли вдвоем в нирвану, где не было ни боли, ни слез...
***
Наутро Лайли не оказалось дома.
Такое бывало не раз. И любой другой на месте Гюнтера не придал бы этому никакого значения. Мало ли куда могла уехать восемнадцатилетняя девушка в девять утра. Телефон не отвечает — значит, в метро. Или разрядился. Или глючит связь...
Но он был именно на своем месте — Гюнтер Людвиг Хохштайн, прошедший пять горячих точек. Раскрывший не одну сенсацию. Поднявший не одну грязную тайну...
Убедившись, что с люстры исчезла «длань Провидения», он кинулся к шкафу Лайли. Выругался, увидев, что полка с бельем почти пуста, и орал через минуту в телефон:
— Такси? В аэропорт!
И стонал, пока ехал — «какой же я идиот! Господи, помоги мне!»
Уже в дороге он вышел в сеть, чтобы проверить три вещи. Хмыкнул, убедившись, что Лайли сняла все деньги со счета. Хмыкнул опять, просмотрев ее френдов в фейсбуке.
Третьей вещью было расписание. Найдя тот самый рейс, Гюнтер крикнул водителю:
— Жми на полную! Пятьсот евро! — и водитель, ругаясь, прибавил скорость.
В запасе было минут двадцать, не больше. Влетев в терминал, он побежал к нужному gаtе.
Ему повезло: почти сразу он увидел ее.
— Лайли! Стой!
Она заметалась — и через минуту канючила жалобно, как первоклашка, — «пустите!» — а тот держал ее за плечо:
— Куда пустить? Самира Гетоева убивать? А?
— Почему убивать? — бормотала Лайли, скосив глаза. — У меня свои дела...
На них смотрели, но Гюнтер гремел, как пророк:
— Такие важные деловые дела, что сбежала, не сказав ни слова мне? После вчерашнего?!
— А почему это я должна перед вами отчитываться? Я взрослая, мне восемнадцать! Ваше дите уже выросло, герр Шнобель! Переживаете, как мамаша-наседка, что мне никто памперс не поменяет?
(«Господи, дай мне ума!» — молился Гюнтер.)
— Ерунда. Я не хочу тебя отпускать из чисто эгоистических соображений.
— А, ну да, конечно! О своих драгоценных нервах печетесь, и чтоб инфаркт не хватил, когда будете тут переживать за меня...
— Пальцем в небо, — сказал Гюнтер, и Лайли замолчала. — Просто... просто я не могу жить с мыслью, что это у нас было в последний раз.
Брови Лайли поползли вверх.
— Я хочу еще, — говорил Гюнтер, глядя ей в глаза. — Я хочу тебя, Лайли. Хочу трахнуть тебя. Сегодня. Сейчас.
Кто-то хихикнул.
На ошалевшем личике Лайли блуждало выражение, которое не взялся бы описать ни один писатель.
— А потише нельзя? — прошипела она, стараясь быть грубой. Но у нее все равно получилось застенчиво. — Я, между прочим, не шлюха...
— ... Похотливое животное! — жалобно кряхтела она дома, когда Гюнтер срывал с нее тряпки прямо в прихожей. — Озабоченный носатый монстр!
— Я жить без них не смогу, — бормотал Гюнтер, облизывая ее соски.
И вдруг понял, что это не только манипуляция, вовремя подсказанная ему Богом, не подкачавшим в трудную минуту, но и чистая правда.
***
— Могла и не превращать себя в игуану, — говорил он ей потом. — Я не стал бы к тебе приставать.
— Но... у нас знаете, как всегда было? Какие у нас мужики, знаете?..
О соотечественниках Лайли Гюнтер знал больше многих немцев, хоть и меньше, чем ему хотелось бы.
Его скромных знаний, однако, хватало, чтобы понимать: она могла казаться немкой, она говорила по-немецки без акцента, но... Никакая страсть и никакие гормоны не выбьют из ее головы мысль о мести.
Один из ее мучителей погиб, другого Гюнтер нашел у Лайли в фейсбуке. Было ясно, что их встреча — дело времени.
Поэтому он стал действовать двояко. С одной стороны, Гюнтер утопил ее в неизбывном сексе и утонул в нем сам. Он сношал Лайли по три раза в день, изнурив ее и себя. Все это обрушилось на Лайли вдруг, и она опешила. За неделю она превратилась в оглушенную самку, у которой осталось только тело, похоть и сон.
— Я слишком долго терпел, и теперь хочу воплотить все свои грязные фантазии, — говорил ей Гюнтер и сам верил в это.
С другой стороны, он не сидел сложа руки. Когда все, что можно было сделать в Ганновере, было сделано, он сказал Лайли, что на недельку смотается по делам в Париж. Он нередко так уезжал, и именно в Париж, — в этом не было ничего особенного, и Лайли только просила, чтобы он поскорей вернулся.
— Я теперь не проживу без секса, как без воды, — говорила она.
В Париже Гюнтер сел на самолет в Москву...
Тремя днями спустя сутулая девушка в платке, озираясь, подходила к одноэтажной развалюхе за МКАДом.
— Привет, — сказал знакомый голос. Девушка вскрикнула — перед ней был Гюнтер. — Какая приятная встреча!
— Вот в каком вы Париже! — зашипела Лайли.
— Вот в каком ты Ганновере!..
— Да тише вы! Будто не знаете, где мы...
— Знаю. Самира тут нет.
Лайли передернуло:
— Как это нет?
— Так. Мой друг-хакер помог мне взломать его фейсбук. Этот милый