Неожиданное открытие - читать порно рассказ онлайн бесплатно

«Когда умолкнут все песни, Которых я не знаю, В терпком воздухе крикнет Последний мой бумажный пароход.
Gооd-by Америка, о, Где я не был никогда. Прощай навсегда. Возьми банджо, Сыграй мне на прощанье...»
Рок группа Nаutilus Роmрilius, из ранних произведений.
«В современном обществе под половым актом понимается контакт двух особей с целью получения полового удовлетворения (наслаждения), при котором половой член вводится во влагалище партнёра.»
Из материалов википедии.
Коммуналка. Фу. От одного только слова тошнит. До каких же пор будет существовать эта уродливая разновидность недвижимости, где вообще-то сделано всё, чтобы максимально ущемить права человека и до самого плинтуса унизить его достоинство. Бытует мнение, что тот, кто достаточно долго в ней пожил и со временем не спился, скорее всего приобретает серьёзные нарушения психики и существенно сокращает себе жизнь. Повсеместно считается, что курить и злоупотреблять алкоголем вредно, но почему-то умалчивается о том, что проживать в коммуналке отнюдь не полезно. Ведь нервные клетки не восстанавливаются. И если бы мне вдруг предложили на выбор из двух зол меньшее, то я без колебания бы выбрала никотин и алкоголь. Потому как прожить недолго, но комфортно, на мой взгляд, будет во сто крат лучше, чем такое же количество лет барахтаться в этой зловонной клоаке. Качество жизни! Вот что важно на этом свете, ну а что будет на том — так оттуда покамест никто не вернулся и не поведал. Говорят, что коммуналки — это изобретение давно обратившихся в прах функционеров ударных пятилеток когда-то процветавшей советской империи, и у меня нет никаких оснований этому не верить. Ведь коммуналка-то и происходит от красивого слова «коммуна».
Только в этом самом СССР в коммуналке люди жили с перспективой получения отдельного и благоустроенного жилья, а вот в нынешнем буржуинском царстве-государстве туда попадают те, кто это самое жильё уже просрал или по каким-то другим причинам оказался на обочине жизни. К моему несчастью и по наивной глупости, я попала в число безнадёжно-постоянных обитателей этого серпентария. Спасибо ушлым местным чиновникам-бизнесменам. Как лихо, по накатанной схеме они запихали меня в эту самую коммуналку, когда я вышла из детдома. Вместо положенной по закону отдельной квартиры, пусть и маломерки, они мне сунули под нос красивый кукиш с маслом, потрясли под носом какими-то бумажками и сказали, что только коммуналка, либо прибор мужского рода во все мои естественные отверстия одновременно и по самые не балуйся. Ублюдки. Со временем я поняла, что меня попросту кинули, но вернуть всё назад было уже поздно. Через два года проживания в этом змеепитомнике, я стала чувствовать, что у меня реально едет крыша. По совету подруг я начала готовиться к поступлению в колледж, и если только поступлю, то наконец-то перееду в студенческую общагу. Тоже, конечно, коммуналка, но проживает-то в ней совсем уже другой контингент. Ну а пока, пока...
— Когда ты, скотина проклятая, алкаш чёртов, гад ползучий, уже нажрёшься, подонок, чтоб ты сдох скорее от этой палёнки — слышался за картонной стеной голос соседки тёти Наташи.
— Сама сдохнешь, сейчас, падла, убью ссуку — вторил ей пьяный голос дяди Вадика, непутёвого тёти Наташиного мужа-алкоголика.
И снова, с ежедневным постоянством, грохот падающей мебели, крики и топот уже в коридоре.
А-а-а-а — кричала тётя Наташа, пробегая мимо моей комнатушки.
У-у-у-у — орал в стельку пьяный дядя Вадик, несясь вслед за нею, и размахивая над головой топором.
И каждый день такой концерт. И милиция, и полиция, и участковый по сто раз тут перебывали, но вечно и незыблемо пьяный индеец Джо с боевым томагавком наперевес, униматься или подыхать никак не хотел. Да и тетя Наташа тоже хороша птичка. Как только вождь краснокожих и красномордых выдвигался с утра на очередную шабашку, тут же сразу комната тёти Наташи становилась временным пристанищем для её многочисленных кобелей, менявшихся со скоростью звука. Любвеобильная гетера успевала пропустить через свой станок от пяти до восьми функциональных хахалей и к приходу Чингачгука едва успевала навести порядок. Но в коммуналке стены имеют глаза и уши, и безо всяких там камер и видеорегистраторов грозный и заправленный по пути под завязку ирокез знал обо всех подробностях ещё на подходе. С наполовину отпитой бутылкой бормотухи, торчащей из кармана, в полной боеготовности, он чесал кулаки и почти ровно шёл по тропе войны.
Если бы только это. Ведь на нашем пролёте проживали ещё две тётки, лет так под пятьдесят, которые баловались водочкой с завидным постоянством, и с наступлением сумерек у них начиналась дискотека 80-х. Они визжали и плясали, вспоминая молодость чуть ли не до рассвета, и курили как сапожницы, отравляя своим дымом весь коридор. Их ностальгические посиделки к полуночи плавно переходили в ностальгические музыкалки и ритмичный грохот ударника сливался с топотом каблуков их туфель. Стены и пол ходили ходуном и засыпать приходилось в условиях взлёта сверхзвукового бомбардировщика. Ещё в одной комнате жила молодая девушка-лесбиянка по имени Оля, которая лесбиянкой стала в тюрьме, отсидев пятёру за непреднамеренное убийство неверного мужа. Во всяком случае, так говорила тётя Наташа. Вот такой личный состав лишь на нашем пролёте вонючей помойки, именуемой коммуналкой. По воплям и крикам из другой половины, можно было судить о проживающих там выползнях ещё похлеще. Немудрено, что участковые менялись у нас тоже с завидным постоянством, устав разгребать очередную бытовую блевотину. Ну про плесень, тараканов, пауков, и прочих представителях местной поганой флоры и фауны — это отдельная история, и упоминать про неё уже просто нет сил.
Говоря про Олю, что она была лесбиянка, тётя Наташа была не совсем права. Скорее всего, собрала чужие сплетни. Или потому, что Оля приводила не одних только парней, но и размалёванных девок? И перед дверью её каморки впору было вешать красный фонарь? Скрип дивана, непрекращающиеся стоны и характерный свист плетей наводили на подозрения, что её комната напоминает пыточную палатку подразделения игил для выбивания показаний из Сирийских военнопленных. Но ведь добровольно же ходят. Значит, получают удовольствие. Да и не постоянно это было. Чаще за дверью царила тишина и даже звук телевизора был приглушённым. Меньше всего я знала эту Олю, потому как тесно с ней не контачила. Да и встречались мы с ней не часто, потому что её комната располагалась в самом конце коридора. Работая посменно, я уходила рано и приходила поздно. А когда наступали выходные, я по большей части где-нибудь гуляла, а в непогоду предпочитала сидеть у себя в комнаушке перед телевизором. Что бы там соседи не говорили про эту Олю, то ей-то как раз я симпатизировала больше всех, потому что она никому не мешала, не орала и почти не шумела. И самое главное, не сплетничала и ни на кого не клеветала. Да и пьяной, пожалуй, я её ни разу не видела. А чем она там занимается у себя за дверью — так это её личное дело.
Кто жил в коммуналке, тот знает, что из себя представляет так называемая кухня с одной единственной донельзя засратой газовой плитой, на которой готовили все обитатели с нашего пролёта, естественно по очереди, и на стене висел график приготовления пищи. Наводить здесь порядок — означало плевать против ветра и дежурных по уборке отродясь не было уже с тех самых серпастых времён. Впрочем, в ванную ходить и стирать барахло следовало тоже в порядке очереди. Можно было вовсе не стирать, как некоторые и поступали. А дядя Вадик предпочитал даже не мыться и делал это исключительно из под палки своей дражайшей супруги. Вполне резонно он считал, что водка и так убьёт все микробы в его организме, и тратиться там на какое-то мыло было ниже его достоинства.
Я заканчивала готовить вечернюю стряпню и собиралась свалить в свою каморку.Принимать пищу, то есть трапезничать в помещении общей кухни, значило не уважать саму себя. Взяв сковородку, я собиралась уже выходить, как в проёме кухонной двери, загородив собой проход, возникла эта Оля. Как будто поджидала, когда я закончу с готовкой. Говорят, что женщина — это тайна, покрытая макияжем. Следуя этому правилу, Оля всегда наносила на себя не меньше килограмма дешёвой штукатурки. Хотя и безо всякого макияжа я считала её вполне симпатичной. Весьма стройная, с красивыми ногами и прямой осанкой, она была гибкой и передвигалась с какой-то особенной кошачьей грацией. И следила за собой, одеваясь во всё чистое. Не то, что те две тётки совковых времён, в засаленных майках, забрызганных колготках, вбивающие грязные каблуки в пол, словно они находились на параде перед трибуной мавзолея и отдавали честь тоталитарному вождю.
— Ты чо в кухне не берляешь. Брезгуешь? — спросила Оля и подбоченилась, уставившись на меня.
Я привыкла уже к её тюремному жаргону, и спокойно ответила:
— Да, брезгую, потому и не берляю здесь. У меня хоть тараканов там нет и чисто всё.
— Отрава от тараканов вреднее, чем сами тараканы.
— Возможно. Дай пройти.
— Слышь, а меня не пригласишь? А то что-то скучно совсем. У меня и закирять есть. Нехилое бухло, между прочим. Не какая-нибудь фуфлыжная бояра.
— Ладно, всё веселее будет. Пошли. Только я много пить не буду, а то мне плохо станет.
— Так и я много пить не люблю. Просто посидеть, перетереть. Ладно, я сейчас к тебе приду, пузырь принесу.
Я расставила на столе нехитрую закуску и пришедшая Оля разлила по бокалам какое-то марочное вино. Она не наврала, и пахло оно настоящим букетом из хороших сортов винограда. Мы выпили.
— На брудершафт давай — сказала Оля и сама разлила в бокалы по второй. Не почувствовав подвоха, я согласилась:
— Ну давай на брудершафт.
А ведь тётя Наташа предупреждала, что она лесбиянка. Но я как-то не придавала этому значения. Ну захаживали бабы к этой Оле, но и парни ведь тоже ходили. Скорее, было бы странным, если бы вообще никто не ходил. И не станет же она приставать у всех на виду к своей соседке. Вообще-то мы были одни, но меня не покидала уверенность, что через картонные стены кто-нибудь, да