Ханко - читать порно рассказ онлайн бесплатно

Он стойко переносил боль, стиснув зубы и лишь его тело напрягалось, при каждом прикосновении влажного полотенца к ране. Промыв, я рассмотрела рану. Кожа на голове была рассечена, рана перестала кровоточить, но края ее разошлись.
— Тебе ее зашит надо! — произнесла я задумчиво.
Последовал вопрос на незнакомом языке.
— Зашить говорю! — и наглядно продемонстрировала рукой, будто держу в пальцах иглу и зашиваю.
— Не... , — замотал он головой, — не!
Потом снова затараторил, жестикулируя и пытаясь что-то объяснить.
Увидев, что я не поняла ни слова, солдат порылся в памяти и вымолвил:
— Рlаntágо!
— Подорожник? — вскинула я брови.
— Ага, Рlаntágо,»порожник« — улыбаясь закивал он.
— Какой, к черту подорожник, на такую рану! Эх, хоть забинтовать, да йодом обработать. Вот, что, ты лежи здесь, а я... — при этом я машинально положила руку ему на грудь, как бы предупреждая, чтоб он не вставал, а он вдруг накрыл мою ладонь своей, и глядя мне в глаза, непослушным языком прошептал:
— Спа-сибо!
А потом нежно оторвал мою руку от своей груди и поднеся к губам, так же нежно поцеловал ладонь, чуть повыше запястья.
От этого всего у меня вмиг пропал дар речи, а сердечко бешено забилось в груди. А еще... еще на щеках запылал румянец и очень тепло стало где то в животе, в самом низу живота.
— Спасибо! Спасибо! — повторял он.
Я улыбнулась, провела пальцами по его щеке, где не так давно мои же пальцы оставили четыре саднящие припухшие царапины.
Не сказав ни слова, я поднялась и вышла на кухню. Мысли сбивались, тело по-своему реагировало на вспыхнувшую мимолетную близость, грудь как то потяжелела, чесались и зудели вмиг затвердевшие, словно от мороза, сосочки, особенно когда они терлись о гладкое шелковое белье. Между ног было очень жарко, да что говорить, там все горело огнем, и мне даже показалось, что я стала там очень мокрой, даже в испуге подумала, не наделала ли я в штанишки от нетерпения. Посему я выпила залпом стакан холодной воды из-под крана, справила нужду и умыла лицо холодной водой. Все это несколько отрезвило меня, но стоило мне войти в комнату и соприкоснуться взглядами с юным солдатом, как вновь сердце бешено заколотилось, и задрожали колени.
Я отставила, ставшую вдруг донельзя тяжелой винтовку в угол комнаты. Села на край топчана и позвала солдата словами, при этом жестом похлопав по дивану рядом с собой:
— Эй, иди сюда.
Он тяжело поднялся и аккуратно присел рядом. Я развернула его рану к свету и принялась обрабатывать йодом, затем (хоть он и противился) наложила вокруг лба небольшую повязку.
— Ну вот теперь ты настоящий солдат, улыбнулась я.
— Ага, сóлда. — закивал он.
Но тут моя улыбка увяла, я припомнила, зачем он пришел ко мне, и как собирался стать настоящим солдатом.
— Да уж! — пробормотала я себе под нос, собирая в аптечку медицинские принадлежности.
Солдат затараторил на своем, вопрошая что-то у меня, возможно обеспокоенный сменой моего настроения.
Я наклонилась, подобрала с пола связку патронов и вложила ему в руки. Затем указала на винтовку и на дверь. Думаю, он понял меня без слов, но я добавила сникшим голосом:
— Уходи... к своим.
Встала и ушла на кухню. Подойдя к окну, глядела на рябь и буруны стремительной речушки, держащей путь к бескрайнему морю и думала о том, что здорово было бы сесть в лодку и уплыть вдоль реки по течению, куда-нибудь, только подальше отсюда, от своей судьбы, от своего одиночества.
Мои раздумья прервал неуверенный голос солдата:
— Дева?... Жѐна?... Ээээ... Девка?... Баба? — перебирал он знакомые обращения незнакомого ему языка. — Сам ты баба, чего тебе? — обернулась я, быстро смахнув набежавшие в глаза слезы и выдавила из себя подобие улыбки.
Солдат ткнул себя в грудь и сказал:
— Хáнко! Хан!
Потом снова похлопал себя по груди и пролепетал что-то на своем, закончив фразу словом Хан.
— Да какой ты хан? Русоволосый, да еще с серыми глазами, Ивáнек ты или Руслан, уж никак не Хан!
— Дева? — Тыкал он в меня плацем и вопрошающе кивал, — Дева, а ты?
— Марийка я. Или Маришка, если уж так хочешь.
Он протянул руку и нежно пожал ее.
— Мари-ика! — выговаривал он, словно пробуя на вкус неизведанную ягоду, — Мари-иша!
Мне приятно было его прикосновение, его голос, его незнакомая речь. У меня было дикое желание обнять его, прижаться к нему, а может... а может и позволить ему сорвать поцелуй с моих губ, разве хуже я других смелых девушек? Но тогда бы он остался... и взял то, зачем пришел, я бы сама ему это и отдала (ну и что?!), я даже хотела этого, ведь то, что сегодня произошло, могло повториться в любой момент, не с ним, так с другим, с цыганом например (при мысли о нем, по телу прошел неприятный озноб). К этому солдату, по крайней мере, я чувствовала что-то схожее с симпатией. Но все равно прогнала.
— Иди уж. Хан. Уходи.
Он пятился к двери, улыбаясь и глядя на меня.
— Спасибо, Маришка. Марийка. Дева.
Он уже собирался открыть дверь, но замешкался и нагнувшись, поднял что-то с пола. В недоумении посмотрев на дверную ручку и на предмет в его руках (какая то сумка с ремнем) он протянул ее мне, пытаясь что-то объяснить.
— Что там? — приблизилась я.
В руках солдата была небольшая брезентовая сума с оторванным с одной стороны ремнем.
Он пытался мне что-то объяснить, но я ничего не поняла. Тогда он замолчал, жестами и действиями показал, что пытался до меня донести. В общем, из его немого спектакля я поняла, что когда его затолкнули в мою дверь, и он полетел на меня раскинув руки, эта самая сумочка, висящая у него на плече (позже я узнала что в таких сумках солдаты носят противогаз), зацепилась за ручку открытой двери и заставила дверь захлопнуться на защелку. Ремень не выдержал и порвался, но благодаря этому другие солдаты остались по ту строну запертой двери. Позже я часто думала о судьбоносном моменте этого случая, ведь не закройся тогда дверь, все пошло бы совсем по другому сценарию. Сейчас же я была слишком вымотана случившимся, поэтому лишь устало кивнула, мол «поняла тебя» и еще раз указала на дверь.
Солдат, улыбаясь, ушел. Спускаясь по лестнице, обернулся и помахал мне. И я осталась одна. Гора эмоций навалилась на меня, слезу подступили к горлу и я, упав на топчан, уткнулась в подушки и разрыдалась.
Мне было жаль себя. Я ощутила пережитое, прокручивала, что могло бы произойти. Я знала, что я не защищена от такого в будущем. А еще... а еще я жалела, что отпустила его, что дала ему уйти, что не позволила сорвать хотя бы один поцелую с моих губ, моих одиноких, трепещущих, жаждущих любви и страсти губ.
В какой-то момент плач перешел в беспокойный сон, и я забылась, прижимаясь к насквозь мокрой от слез подушке.
А ночью я проснулась от того, что кто-то меня звал по имени, но очень тихо, словно шепотом. И еще кто-то скребся в дверь.
Может это кот Рыжеух, который убегал в недельный загул, возвращался поесть и отоспаться и снова пропадал. Я потихоньку подкралась к двери и приоткрыла небольшую щель, выглянув наружу.платье и приведя в порядок спутавшиеся после сна волосы, я зажгла конфорку и поставила кипятиться тяжелый чугунный чайник. Вернувшись в комнату, я увидела, как мой солдат сидит на краю топчана в белом исподнем белье. На стуле аккуратно висела мокрая форма. Рядом стояли солдатские сапоги.
— Исподнее тоже снимай, не робей уж, а то простудишься! — я протянула ему тонкое одеяло-плед, чтоб мог в него закутаться, и снова вышла в кухню. Ах, как бешено билось мое сердечко, как трепетало тело, покалывало губы от недавнего поцелуя. Мне хотелось еще, хотелось еще. Но я ведь должна была быть порядочной девушкой, а не вешаться на шею первому встречному прямо у порога!
Я накрыла на стол нехитрую закуску, разлила горячий чай и даже (будь, что будет) откопала в закромах и поставила на стол недопитую бутылку рябиновой водки, оставшуюся от отчима.
Зажгла свечу, и пригласила нежданного гостя за стол. Он (мужчина!) разлил водку в хрустальные рюмки и поднял сказал:
— За Марийку!
Я еще больше зарделась и поспешила опустошить свою рюмку. Раньше не доводилось мне пить столь крепких напитков, кажется, всю меня опалило внутри огнем, но огонь этот имел приятный рябиновый аромат, а потом, словно пар от костра, хмель достиг моего мозга и в голове приятно зашумело. И как-то разом пропало напряжение, страх, стеснительность.
Мы улыбались друг другу, встречаясь глазами поверх пламени свечи. Он ел, а я все больше смотрела на него, и сердце не переставало бешено биться в груди. По всему телу растекалась приятная истома, вызванная как алкоголем, так и предвкушением чего-то таинственного, откровенного, волнительного!
Когда Ханко допил чай и отказался от добавки, я оторвалась от стола, и застелив топчан свежей простыней, пригласила моего солдатика:
— Ты ложись, а я скоро!
Он с сомнением посмотрел мне в глаза, но увидев в них решимость и желание, повиновался, и все еще кутаясь в плед (под ним-то он был нагой, а одежда его еще не высохла) присел на край топчана, так и не решаясь прилечь.
Я быстро прибрала со стола и закрылась в ванной.
Тут на меня вдруг накатил страх, я развязывала завязки на платье, расстегивала крохотные пуговки, а по телу ползали мураши страха. Как-никак это вот-вот должно было произойти, и мне было страшно. Страшно, как перед важным экзаменом, страшно, как перед неизведанным, страшно, как... Но тут я тряхнула головой и скинула с себя поганое наваждение. Я вспомнила его крепкие объятия, его нежные губы, трепетные поцелуи, что у меня аж защемило сердце. Я разделась донага, и включила душ. Тоненькая струйка прохладной воды окатила мое тело. От предвкушения меня бросало в жар, внизу живота, в самой щелке, между тонких курчавых волосиков непрестанно пекло, словно я сидела на раскаленном камне. Я осмелилась и провела там рукой, очень странно, но я была там очень мокрая и скользкая. Я не знала, почему так, но сейчас мне и не очень хотелось докапываться до истины. Прикоснувшись к своему естеству, я почувствовала приятную слабость, наполнившую все мое тело. Я обмылась прохладной водой, и насухо растерлась грубым