Нику любят девчонки. История вторая: Слабая доля - читать порно рассказ онлайн бесплатно

не шло, скорее наоборот, но... я не знаю, нужно как-то по-особому мыслить, в духе Серегиных стихов, чтобы юбочка под кожу, под кожу же жилет (я не виновата, что где Арина, там жужелицы-шипящие: тыже-тоже, ш-шалава анимеш-шная), а под этим жилетом на груди узлом завязанный, да-да, он. Который «шарфик» не потому, что узкий, а потому, что легонький, белый, светит, но не греет, — однако же большой, и Аринины груди только в самом низу вырисовываются тугими дугами.
— Ну ты чучело, — сказала я. — А если б кто другой вошел?
— Вошел бы, тоже не преминул бы сказать какую-нибудь глупость, и что сверх этого мне грозит? — сказала Арина скучающим голосом. — Мне нужно быть вульгарной иногда, чтобы попросту быть. Как ты имела шанс убедиться.
— Да это не вульгарно, просто... внезапно так, — сказала я. — Меня можно застать врасплох, и какой мгновенной реакции. Хотя вот можно тоже свульгарничать, — я расстегнула платье и дала ему сразу соскользнуть.
— Вау, скорость. — Арина обошла меня, чтобы запереть дверь, и как-то даже не взглянула. — Но да, времени еле-еле, и то едва удалось. Хорошо хоть не перепутала, что после трех.
Ха-ха, вредный голос. Большой тебе привет. Мир простой, нестрашный, и в нем все такие же бестолковые.
— Вообще-то перепутала, я говорила «после семи». Твое счастье, что я сегодня провалялась весь день с бодуна, — почти не соврала я, проходя в комнату. — Как вообще можно перепутать три и семь?
— То и другое — фольклорные волшебные числа, например, — сказала Арина. — Но у меня тоньше вышло, песни смешались.
— Песни?
— «Спи... я завтра зайду за тобою после семи», — напела Арина; оказывается, она неплохо поет, хотя совсем и непохоже. Мне так больше понравилось; тот дребезжащий голос в детстве раздражал. — Подменилось в голове другой песней, предсказуемо какой, и она выводит на Ахматову: «я сошла с ума, о мальчик странный, в среду, в три часа».
— Сложности какие.
Мы стояли посреди комнаты, и нам явственно было обеим неловко. И это притом, что Серега или кто другой еще нами бы сейчас залюбовался до неряшливых последствий, не дождавшись даже, пока что-то начнет происходить. В основном, конечно, мной, и не только потому, что я в одних трусиках; но Арина в ее черно-белом, кожисто-шелковистом наряде, с голым животом и голыми коленями, подчеркнуто вся округлая, шероховато-женственная, меня оттеняет, дополняет, контрастирует... в общем, мне самой хотелось посмотреть откуда-нибудь сбоку. Комнате не хватало большого зеркала. Ну то есть, его любой комнате не хватает, я бы вообще запретила комнаты без зеркал во весь рост, но вот этой сейчас не хватало особенно.
— За что ты его все-таки любишь? — спросила я просто так. — Своего о-мальчика странного.
— Хватит мне задавать вопросы, намекающие, что я дура, — сказала Арина и даже не улыбнулась нежно. — Лучше ты мне ответь. Тебя вообще когда-нибудь что-нибудь смущает?
— Этот вопрос, — сказала я не задумываясь и тут же поняла, что этим только подтверждаю Аринино впечатление, будто у меня на всё готов ответ и меня ничем не прошибешь. — И вообще я...
Хотела сказать «девственница», но осеклась. Как-то это ни к селу ни к городу. В конце концов, отчего бы и не казаться такой крутой? Я замялась слегка, думая, как бы вместо этого закончить фразу, но Арина не дала додумать. Она подошла и без предупреждения цапнула меня за груди.
Стало адреналиново, как при нашем первом близком знакомстве, но в этот раз я не собиралась сопротивляться, а наоборот, убрала руки за спину, склонила голову и стала любоваться тем, как мои сладкие скромняшки мнутся под ее напряженными пальцами. Чужие пальцы — это волнительно. Я, хоть и девственница, уже знала кое-что о беззащитности тела перед ними.
— Ха! На слабую долю. Серега говорил, что так в принципе невозможно, — сказала Арина. Я ничего не поняла.
— Что невозможно? Схватить меня за сисечки? Это смотря кому. — Я подняла голову и чуть выгнулась назад, подставляясь ее ладоням, которые теперь чуть менее неласково выясняли, можно ли заставить мои соски смотреть в потолок.
— Нет, другое. Там вообще речь шла о поцелуях или битье морд, и не про тебя. Долго объяснять.
— Синяк твой, между прочим, — сказала я, поведя плечиком. — Приятно распускать руки, когда я все позволяю?
— Просто счастью своему не верю, — сказала Арина невыразительно. — Думала, вдруг кто-то еще решил с тобой разобраться и достиг большего. — А что, меня все ненавидят? — полюбопытствовала я.
Арина отпустила на волю мои грудки; никогда их еще не мяли так, чтобы прямо раскраснелись.
— Конечно, нет, это мои лузерские фантазии, — сказала она строго. — А ты мечтаешь зализать все наше девичество?
— Не-а, — сказала я, подбираясь совсем близко. — Они... они хорошие.
То, что Арина первый раз напрямую заговорила об оральном сексе, меня и успокоило, и взволновало. Успокоило — поскольку я до последнего не была уверена, что не предлагаю что-то странное и несусветное. Взволновало — поскольку я сама об этом напрямую старалась не думать. Я все еще немного трусила и стыдилась при мысли о том другом, чем женщина может поцеловать в губы.
Я вопросительно попыталась снять с Арины жилет, была отстранена («но, но, руки»), а потом она вдруг наклонилась и поцеловала мой (свой? наш с ней?) синяк. Ее волосы спадали мне на грудь, щекотали живот, как бы стирая ту прошлую щекотку, неприятную и обидную.
Он должен был догнать меня по пути в ванную, обнять сзади, отругать за то, что я такая красивая, — невозможно же совершенно сдерживаться, — и мы бы вместе любовались, как тяжелая капелька его спермы переползает мой пупок и почти, почти там остается. А потом он лежал бы рядом, приобняв меня, лениво перезаряжая свои мальчиковые батарейки, а я бы поминутно косилась вниз, и мне бы делалось только уютнее и влюбленнее оттого, что меня не вот прямо сейчас будут со второй попытки лишать невинности. Но едва его детектор голых девочек начал бы снова показывать правильно, я бы, думаю, юркнула туда знакомиться ближе, поторапливать, пополнять ряды приличных барышень, которые берут в рот что им полагается, а не как я в итоге. Сашка, Сашка. Кто ж тебя воспитал таким пессимистом и меланхоликом. И об кого ж теперь становиться женщиной, чтоб это не было как пересдача заваленного экзамена.
— Как все-таки приятно бить людей, — сказала Арина, закончив слюнявить мое плечико и потом жарко на него выдыхать. — Скажи?
Я очнулась от быстрого наплыва своих гетеросексуальных досад. Это от нее, это она так действует своей сплошной любовью в голове. И мне, как ни странно, нравится.
— Когда ты в первом классе и родителей все время в школу вызывают, ни разу не приятно, — сказала я, позволяя себя развернуть кругом, и продолжила через плечо: — А потом меня поставили на коньки, и как-то прошло. И вообще, люди же от этого никуда не исчезают. Ходят побитые и думают всякое о тебе. Зачем?..
— Ну как знаешь. — Аринин жилет с легким стуком упал на пол; я опять свела руки за спиной, и она, чуть повозившись, обмотала мне шарфиком запястья и сделала посередине большой двойной узел со свисающими концами. — Вот теперь ты мне, кажется, нравишься. Не обижайся, если вдруг.
— И ты не обижайся, — сказала я, ухватила пальцами один конец, без особого труда высвободила другую руку, потом обе, и вручила ей назад всю конструкцию. — Вязать так вязать, Родионовна, не стесняемся.
На второй раз она, кажется, закрутила этакими восьмерками, пустив в ход всю длину; узлы были решительнее. Я подергала руками — уже для виду, чтобы не перестать нравиться после своей выходки (но нельзя же было без нее, ведь правда?...). А дальше у меня был новый сексуальный опыт, который потом вспоминался долго и мокро.
Ох, девчонки. Если у вас большая, крепкая, жаркая грудь, то вот во что надо втискивать мои лопаточки. Особенно когда они вот так вот сведены и напряжены. Необязательно меня для этого связывать; я что-то это дело так и не полюбила. Сама с удовольствием для вас выгну спину правильно. Не знаю, как объяснить. Лопаточки. Самое изысканное, что во мне есть, — а вы в них своими царственно-заурядными сисярами. В этот момент я более ваша, более пойманная и воспитуемая, чем даже когда вы накрываете меня бедрами. Арина еще и потерлась грудью, придерживая меня за плечи. Сдохнуть на месте, как тот мотылек, ибо я жила не зря. Лопаточки.
Это я сейчас могу все расписать, а тогда оно было просто внезапным налетом всех мыслимых бабочек и мурашек. «Му-у-ур, — сказала я с телячьим акцентом. — Вот это ты сейчас просто жуть как хорошо сделала».
— Да? Любопытно, — хмыкнула Арина и развернула меня обратно, а затем вжикнула молнией юбки, и оказалось, что трусов на ней нет.
Бывает такая, что ли, крепко настоянная нагота. Горьковатая, слегка ударяющая в голову, даже вне всяких мыслей о том, чем с ней можно заняться. Если можно говорить об угловатой женственности, то вот это голая Арина. Не то чтобы прямо какие-то углы, но эти круги и кривые словно кто-то проводил резко и быстро.
Аринины глаза, как мне раньше казалось, созданы для взглядов в сторону. Всегда хочется за ними последовать и посмотреть, что там — если Арина не уставилась, как обычно, куда-то в пол или в угол. А вот когда с ней взглядом пересекаешься, ее глаза как бы спрашивают: «и дальше что?» Ей это не очень идет, если думать о ней как о девушке, что идет в куртке сквозь осень. Но голая Арина, глядящая на тебя, словно бы задает этот вопрос вся. Дальше что? У нее складочка на животе, ровно одна, где пупок. Почему-то я ее не замечала раньше, когда Аринин живот обрамляли распахнутый жилет, юбка и шарфик на грудях. Ее соски, при таком бюсте, одобряют меня подчеркнуто сдержанно. Может быть, одобряют только мои связанные руки.
— Ты не очень бреешь письку, — озвучиваю я важное. Широкая, чуть расплывчатая полоса, посветлее Арининых темно-каштановых волос, еще немного — и черных; подбрито без особого интереса, явно лишь для того, чтобы колосилось меньше. — Я рада. И еще — я привыкла к твоей манере и знаю, что ты на самом деле полна разных этих, как их, переживаний.
— «Письку», — передразнила Арина,